|
|
|
А.Н. Сахаров "Александр I" |
|
Страница 8 из 11
Крушение
В тот момент, когда казалось, что Александр наконец-то решится на практическое осуществление своих либеральных начинаний, все дело стало катастрофически быстро останавливаться. Под сукно были положены конституционные идеи России; проекты освобождения крепостных крестьян, уже одобренные Александром, также растворились в тайниках его канцелярии. На поверхности остались лишь словесные либеральные всплески и погрустневшие глаза самого Александра. На рубеже второго и третьего десятилетий царствования начался тот поворот в его действиях, в привязанностях и в душе, который поразил современников, поставил загадки перед будущими биографами Александра, поворот, который, видимо, и привел его к преждевременному уходу из жизни.
Этот поворот начался не вдруг и занял, по мнению его биографов, не один год, но четко обозначился как раз в то время, когда Александр I находился на пике своей славы, после сокрушения Наполеона и разработки планов послевоенного устройства Европы. Это было время, когда, по словам флигель-адъютанта Александра I Михайловского-Данилевского, царь, отбросив прежнюю нерешительность и робость (впрочем, часто напускные), сделался «самодеятелен, тверд и предприимчив и не допускал никого брать над собою верх», он показал воинскую доблесть, дипломатическое искусство, стал подлинным вождем страны и едва ли не Европы.
В основе этого поворота лежал целый комплекс причин, общественных потрясений, личных драм Александра.
Прежде всего здесь надо сказать о глубоком разочаровании Александра в своих бывших союзниках, об их прямом сговоре против России и предательстве. Австрия и Англия медленно, но верно отодвигали Россию от решающего влияния на европейские дела. Все чаще и чаще наиболее принципиальные решения послевоенного устройства Европы принимались в европейских столицах. Практически все нити европейской политики держал в своих руках всесильный австрийский министр иностранных дел Меттерних. И это после тех великих бед, которые пережила Россия, тех жертв, которые она принесла на алтарь Европы, после пожара Москвы, после того, как его, Александра, армия взяла верх в тяжелейшей войне, а сам он победителем вступил в Париж.
После вторичного сокрушения Наполеона конгресс по выработке общего мирного договора возобновил свою работу. Противоречия между победителями не были устранены, хотя Россия и добилась признания своих претензий на Польшу, Финляндию.
Тогда же у Александра зародилась мысль о создании Священного союза европейских держав, который регулировал бы с позиций правовых и религиозно-нравственных отношения между государствами. Эта идея содружества всех христианских народов Европы возникла у царя давно. Она была выражена еще в инструкции Новосильцеву на переговорах в Лондоне. Теперь царь вновь вернулся к этой мысли. Основные положения договора о Священном союзе, написанные собственноручно Александром I, содержали следующие статьи: союзники обязывались поддерживать узы братской дружбы, оказывать друг другу помощь, управлять своими подданными в духе того же братства, правды и мира, считать себя членами единого христианского сообщества, открыть возможность для вступления в Союз всех народов. В международных и внутренних делах государи обязывались руководствоваться заповедями Евангелия. Большинство европейских стран подписали акт Союза, среди них были Россия, Австрия, Франция, Пруссия.
Существование Союза получило в истории противоречивые оценки. Его оценивали и как форму лидерства России в международных делах, и как заговор правителей против народов, и как смесь политики и мистицизма. Некоторые трактовали Союз как прообраз Конфедерации Европы, основанный на стремлении решать все дела путем сотрудничества, доброй воли. Во всяком случае, этой добродетельной и нравственной стороны Союза недооценивать не приходится. Но несомненно одно: Александр, замышляя его, свято верил в те принципы добра, которые он закладывал в его основу. В подкрепление своих идей Священного союза Александр нередко апеллировал к мощи России. Но это не было запугиванием партнеров. В разговоре с Шатобрианом Александр заявил, что Провидение дало ему в руки 800 тыс. солдат «не для того, чтобы удовлетворять свои прихоти, а для того, чтобы установить те принципы порядка, на которых держится человечество»203. Закономерно, что на первых конгрессах Союза он ставил вопрос об одновременном сокращении вооруженных сил европейских держав, о взаимных гарантиях неприкосновенности территории, о принятии международного статуса лиц еврейской национальности, о создании межсоюзнического штаба и т.д., предвосхитив многие последующие гуманистические международные инициативы. И поэтому особенно обескураживающим для него стал факт, когда Священный союз был использован, в первую очередь Австрией, как средство подавления народных движений в 20-е годы. В дальнейшем грозная революционная действительность разрушила все евангелические иллюзии Александра. Рухнули надежды на то, что Союз обеспечит внутренний порядок в странах Европы, встанет на пути смут и неурядиц, покончит с революциями и бунтами. Испания, Португалия, Пьемонт, Неаполь обозначили на карте Европы места мощных народных возмущений, подавленных силами союзников. И не случайно во время конгресса Союза в Троппау (1820) Меттерних заметил в Александре разительные перемены. В откровенных беседах с ним царь говорил о том, что сожалеет о своих либеральных увлечениях. Грозная действительность быстро опровергала его непрочные либеральные увлечения.
Все более заходили в тупик и внутренние дела. Конституционные реформы, планы освобождения крестьян хотя и разрабатывались в глубокой тайне, но все же становились известны в обществе, вызывали яростное сопротивление большинства дворян. Это порождало в душе знакомый страх, воскрешало в памяти ужасную ночь 11 марта 1801 г. Удар со стороны высокопоставленных заговорщиков можно было ждать в любую минуту.
Под влиянием этого страха ответственность за убийство отца все чаще и чаще бередила мысли Александра, не давала покоя. Искупление благими намерениями и благими делами для России так и не наступило, а это делало жизнь бесперспективной, бессмысленной.
Временами государственная рутина захватывала его, но и здесь в эти последние годы его жизни больше было неудач, разочарований, нежели светлых минут. Детище его мечты — военные поселения — вместо облегчения положения крестьян превратились в один из самых мрачных ее символов, а жестокое подавление недовольства военных поселенцев окрашивало в ярко реакционные тона всю послевоенную внутреннюю политику Александра.
Восстал Семеновский полк, появились сведения о действиях тайных обществ в России. Против русского наместника в Варшаве Константина Павловича нарастало недовольство в армии и обществе, периодически приходили страшные вести о разгаре европейских революций. Во многих странах Европы народ, молодое офицерство брались за оружие, чтобы силой установить порядки, на которые не осмеливались власти. Все это связывалось в сознании в единую и непрерывную цепь событий. В результате именно на конгрессе Священного союза в Троппау Александр вместе с прусским и австрийским монархами подписал протокол о вооруженном вмешательстве в дела других государств в целях борьбы с революцией.
В начале 20-х годов Александр впервые в масштабах не только России, но и Европы вдруг с абсолютной ясностью понял, какая пропасть лежит между его либеральными мечтами, осторожными конституционными шагами и бурей народной революции или военного мятежа, готовых эти планы понести в жизнь. Доходившие до него слухи о тех надеждах, которые возбуждали в народе, особенно среди крепостных крестьян, вынашиваемые во дворце даже весьма ограниченные проекты общественного переустройства, не могли не ужасать его. Не в этих ли революционных потрясениях Европы и нарастании кризиса власти в России мы должны видеть еще одну из причин отступления Александра от своих либеральных начинаний: венценосный свободолюбец, осторожный реформатор вдруг почувствовал реальное дыхание свободы, которое исходило от народной массы. И этого было вполне достаточно для того, чтобы мрачно задуматься над собственными либеральными движениями.
Опасность «справа» грозила личной гибелью, опасность же «слева» ставила под вопрос всю систему, которая взрастила Александра и которой он верно служил всю свою жизнь, желая лишь привести ее хотя бы в какое-то соответствие с быстро меняющимся временем.
Думаю, что только этим можно объяснить появление в начале 20-х годов ряда указов, которые вновь развязали произвол помещиков в отношении крестьян, позволяли ссылать их «за предерзостные поступки» в Сибирь, запретили им жаловаться на помещиков. Одновременно усилились, цензура, гонения на печать. Причем преследованиям подвергались те органы печати, которые пытались, пропагандировать конституционные проекты самого Александра I. В Петербургском и Казанском учебных округах зверствовали Рунич и Магницкий.
Не произведя на свет ничего путного, под давлением дворянства и страха личной гибели, под страхом народных выступлений: Александру пришлось быстро сворачивать свои либеральные программы. Все это он с горечью видел, понимал и не мог не испытывать глубокое разочарование. «Когда подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря; от этого устаю»204, — говорил он одному из своих собеседников в 1824 г., за год до смерти.
Кризисные явления нарастали во всех общественных сферах России: в экономике, финансовом деле, управлении. То, о чем правдиво и резко писал Н.М. Карамзин в своей «Записке о древней и новой России» еще в 1811 г. и что так сильно поразило Александра, теперь, в начале 20-х годов, обнажилось с ужасающей ясностью.
Один из сенаторов, получив в 1825 г. известие о смерти Александра, записал в своем дневнике следующие слова, которые как бы обобщили существующее положение вещей: «Проследив все события этого царствования, что мы видим? Полное расстройство внутреннего управления, утрата Россией ее влияния в сфере международных сношений... Исаакиевская церковь, в ее теперешнем разрушенном состоянии[5], представляет точное подобие правительства: ее разрушили, намереваясь на старом основании воздвигнуть новый храм из массы нового материала... это потребовало огромных затрат, но постройку пришлось приостановить, когда почувствовали, как опасно воздвигать здание, не имея строго выработанного плана. Точно так же идут и государственные дела: нет определенного плана, все делается в виде опыта, на пробу, все блуждают впотьмах»205.
К общим неурядицам и тупикам в общественной жизни Александра присоединились и личные потрясения и драмы. Уже после войны он неоднократно признавался, что нашествие французов и пожар Москвы потрясли его воображение. Возможно, они поставили перед ним внутренний вопрос: а не являются ли эти ужасы карой всевышнего за тот грех, который лежал на его совести в связи с гибелью отца?
Эти слова могут вызвать улыбку либо у тех людей, которые сами никогда не переживали подобных личных драм, не оказывались незащищенными перед могучим укором совести, либо для кого такие понятия, как совесть и честь, являются весьма приблизительными и абстрактными. Для Александра они были насыщены жизненными реалиями и постоянно, по свидетельству близких к нему людей, тревожили его душу. Не случайно, встретив в 1815 г. в Гейльбронне известную мистичку и пророчицу Крюденер, Александр увлекся беседой с ней, затем неоднократно продолжал эти встречи. Крюденер провела рядом с ним всю кампанию 1815 г., наставляла императора, молилась вместе с ним, утешала в периоды депрессий. Уже и до встречи с ней Александр неоднократно высказывал мысли о том, что и освобождение Москвы от французов, и победа над Наполеоном были предопределены Провидением. В 1815–1816 гг. эта уверенность в божественном происхождении всех пережитых им событий и общественных драм еще более укрепилась. В своем Манифесте от 1 января 1816 г. по случаю окончания европейской войны Александр писал: «Самая великость дел сих показывает, что не мы то сделали. Бог для совершения сего нашими руками дал слабости нашей Свою силу, простоте нашей Свою мудрость, слепоте нашей Свое всевидящее око»206. В дальнейшем Александр, однако, разочаровался в Крюденер, которая, видимо, уже считала, что император находится под ее полным влиянием: она стала злоупотреблять его доверием, вести себя с Александром достаточно амбициозно. Это было как раз то, чего царь не выносил более всего. Их встречи прекратились.
Но явственный поворот Александра к религиозности, а позднее к мистицизму продолжается, появляется конверт с молитвами, который он постоянно носит при себе. Александр все чаще проводит время в беседах с европейскими и русскими «пророками» и «пророчицами», берет под свое покровительство русское Библейское общество, сближается вновь с его председателем и другом своей юности князем А.Н. Голицыным, которого он впоследствии ставит во главе Министерства духовных дел и народного просвещения, послушно внимает душеспасительным беседам религиозного фанатика архимандрита новгородского Юрьевского монастыря Фотия.
В этом уходе в религию Александр ищет успокоения от того внутреннего разлада, который нарастает в его душе как в связи с общественными потрясениями и тупиками, так и в связи с крепнущим голосом совести, осуждающим его за отцеубийство. Характерно его признание, высказанное в 1818 г. графине С.И. Сологуб: «Призывая к себе на помощь религию, я приобрел то спокойствие, тот мир душевный, который не променяю ни на какие блаженства здешнего мира!»207
В декабре 1818 г. после простуды и рожистого воспаления скончалась совсем еще в молодом возрасте любимая сестра Александра I и его близкий друг королева Вюртембергская Екатерина Павловна. Ее смерть буквально потрясла императора. Затем следуют страшный пожар в его Царскосельском дворце и печально знаменитое ноябрьское наводнение в Петербурге 1824 г., которое проходило при сильном морозе и принесло много жертв.
Рассказывая об этом наводнении Н.М. Карамзину, император говорил: «Вы знаете уже о печальных происшествиях 7 ноября. Погибших много, несчастных и страдающих еще более! Мой долг быть на месте: всякое удаление причту себе в вину. Вам не трудно представить себе грусть мою. Воля Божия: нам остается преклонить главу перед нею»208. В те дни Александр посетил наиболее пострадавшие районы, пробивался туда на шлюпке, 22 ноября он стоял на панихиде по погибшим от наводнения.
Незадолго до этого Александр пережил еще один удар: в возрасте 16 лет совершенно неожиданно скончалась его любимая дочь Софья от долголетней связи с фавориткой М.А. Нарышкиной, его единственный, кажется, остававшийся в живых ребенок. Поистине рок преследовал Александра и как государственного деятеля, и как человека.
А тут еще до Петербурга дошел слух об истории рождения его отца, Павла I, что он не то сам был подменен чуть ли не в колыбели, не то являлся двойняшкой и его кровный брат в малолетстве был увезен в неведомые края и теперь обретается в Сибири в облике некоего Афанасия Петровича, который выдает себя за родного дядю Александра. Дело это в Петербурге вел сам Аракчеев. Есть свидетельство, что в 1822–1823 гг. на ночные допросы к царю привозили из Петропавловской крепости какого-то старика. Все это также не могло не наложить печать на общее состояние Александра.
В последние годы он становился все мрачнее, все чаще уединялся, все чаще старался уехать то за границу, то в дальние края России, словно бежал от самого себя. Возможно, в этих его долгих разъездах давал себя знать и страх перед возможным покушением, тем более что сведения о создании тайных обществ с намерением убить царя и истребить царскую фамилию периодически оседали в кабинете императора. Возможно, Александр испытывал безотчетную вину перед народом, который так и не получил от него вожделенной свободы; отсюда его стремление дойти во время своих путешествий по стране до каждого слоя общества, увидеть воочию, как живут крестьяне, казаки, военные поселенцы, жители степи, рабочие рудников и даже арестанты. Впечатления от этих поездок и встреч были тяжелыми. Он видел жизнь, описанную через два десятилетия Н.В. Гоголем в «Ревизоре» и «Мертвых душах». Он проезжал по грязным грунтовым дорогам, которые были прелесть как хороши солнечным летом, но угрожающе безобразны в осеннюю непогоду, он видел жалкие деревенские хижины, стоящие вдоль дорог, наблюдал жизнь редких неустроенных школ, подневольный труд крестьян и горнорабочих, тупых самодовольных помещиков, угодливых и беспощадных к подчиненным чиновников, встречал пьяных священников и полуграмотных учителей. Воровство, дикие деревенские преступления, драки кольём, ненаказанные убийства, истязания домочадцев домашними тиранами, повальное пьянство, жестокость и нищета — все это душило его со всех сторон на необъятных просторах России.
Возможно, эти домыслы могут и не убедить читателя в мотивах некоторых действий и размышлений Александра — живая душа, как говорится, потемки, но нем сомнений, видимо, в том, что его душа мучилась, искала, страдала. Ярким подтверждением этому является таинственная и запутанная история с вопросом о престолонаследии, которая возникла по инициативе и по вине самого Александра I.
|
|
