ИСТОРИЯ РОССИИ
Мультимедиа-учебник
Главная Новости О нас Статьи Форум Анекдоты
Russian History  
Вы находитесь: Главная arrow Статьи arrow Статьи по истории России arrow А.Н. Сахаров "Александр I"
 
История России: XX век
Пользователь

Пароль

Запомнить меня
    Забыли пароль?
История России: XIX век

Rambler's Top100

А.Н. Сахаров "Александр I"
Список статей
А.Н. Сахаров "Александр I"
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9
Страница 10
Страница 11

Возникновение легенды
19 ноября 1825 г. в 10 часов 50 минут во время своего путешествия на юг, вдалеке от столицы, в заштатном маленьком городке Таганроге скончался император Александр I.
Эта смерть была полной неожиданностью не только для российских верхов, но и для простого люда, который порой безошибочно был осведомлен о событиях, происходящих в самых верхних эшелонах власти. Смерть буквально потрясла всю страну.
Государь умер на 48-м году жизни полный сил; до этого он никогда и ничем серьезно не болел и отличался отменным здоровьем. Смятение умов вызывалось и тем, что в последние годы Александр I поражал воображение окружавших его людей некими странностями: он все более и более уединялся, держался особняком, хотя сделать это в его положении и при его обязанностях было чрезвычайно сложно, близкие к нему люди все чаще слышали от него мрачные высказывания, пессимистические оценки. Он увлекся мистицизмом, практически перестал с прежней педантичностью вникать в дела управления государством, передоверив во многом эту важную часть своих дел всесильному временщику А.А. Аракчееву.
Его отъезд в Таганрог был неожиданным и стремительным, к тому же происходил в таинственной и неординарной обстановке, а болезнь, постигшая его в Крыму, была скоротечной и уничтожающей.

К моменту смерти выяснилось, что вопрос о престолонаследии Российской империи находится в неясном и противоречивом состоянии в связи с последними распоряжениями Александра, и это породило неразбериху во дворце и сумятицу в структурах власти.
Последующее воцарение императора Николая Павловича, бывшего третьим по старшинству из четырех сыновей Павла I и вступившего на престол в обход своего старшего брата Константина, восстание 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади в Петербурге, арест заговорщиков по всей России, среди которых были и представители самых титулованных русских дворянских фамилий, столь же неожиданная для многих и быстротечная кончина жены Александра, умершей через полгода после смерти супруга в Белеве по дороге из Таганрога в Петербург, дополнили тревожную череду событий, открывшихся смертью Александра I.
Гроб с телом императора находился еще в Таганроге, а слухи один тревожнее и удивительнее другого ползли от города к городу, от селения к селению. Как справедливо заметил историк Г. Василич, «молва бежала впереди гроба Александра»1.
Этому способствовало и то, что тело императора не было показано народу. Для прощания с покойным гроб был открыт царской семье глухой ночью. Такова была воля великого князя Николая Павловича, взявшего после смерти брата управление страной в свои руки.
При продвижении траурной процессии к Туле прошел слух, что фабричные рабочие намереваются вскрыть гроб. В Москве полиция приняла строгие меры для предупреждения беспорядков. К Кремлю, где в Архангельском соборе среди гробниц русских царей стоял гроб с телом Александра, были стянуты войска: пехотные части расположились в самом Кремле, а кавалерийская бригада была дислоцирована поблизости;  вечером ворота Кремля запирались, у входов стояли заряженные орудия.
Сохранилась записка о слухах в связи со смертью Александра I, выдержки из которой помещены в труде Г. Василича. В ней, с одной стороны, в различных вариациях говорится, что император был убит своими верноподданными «извергами» и «господами», близкими к нему людьми, с другой — что он чудесным образом избежал уготованной ему гибели, а вместо него был убит другой человек, который и был положен в гроб. Говорилось, что государь уехал в «шлюпке в море», что Александр жив, находится в России и будет сам встречать «свое тело» на 30-й версте от Москвы. Называли и людей, которые сознательно, спасая своего императора, пошли на подмену: некий его адъютант, солдат Семеновского полка. Среди тех, кто был похоронен вместо императора, упоминался и фельдъегерь Масков, доставивший императору в Таганрог депеши из Петербурга и погибший буквально у него на глазах 3 ноября, за 16 дней до смерти самого Александра, когда коляска, в которой ехал фельдъегерь вслед за экипажем царя, налетела на препятствие и вылетевший из нее Масков получил перелом позвоночника.
Затем слухи поутихли, но уже с 30—40-х годов XIX в. вновь стали циркулировать в России. На этот раз они шли из Сибири, где в 1836 г. появился некий таинственный бродяга Федор Кузьмич, которого молва стала связывать с личностью покойного императора Александра I.
В 1837 г. с партией ссыльнопоселенцев он был доставлен в Томскую губернию, где и поселился близ г. Ачинска, поражая современников своим величавым видом, прекрасным образованием, обширными знаниями, большой святостью. По описанию это был человек примерно одного возраста с Александром I, выше среднего  роста, с ласковыми голубыми глазами, с необыкновенно чистым и белым лицом, с длинной седой бородой, выразительными чертами лица.
С течением времени, в 50-е — начале 60-х годов, молва стала все чаще отождествлять его с покойным императором; рассказывали, что находились люди, близко знавшие Александра I, которые прямо признавали его в облике старца Федора Кузьмича. Говорили о его переписке с Петербургом и Киевом. Были отмечены и попытки отдельных лиц вступить в контакт с царской семьей, с императором Александром И, а затем с Александром III с тем, чтобы донести до сведения царской семьи факты, связанные с жизнью старца.
В истории сохранились смутные данные о том, что эти сведения доходили до царского дворца и там затухали самым таинственным образом.
20 января 1864 г. в возрасте около 87 лет старец Федор Кузьмич скончался в своей келье на лесной заимке в нескольких верстах от Томска и был похоронен на кладбище томского Богородице-Алексеевского мужского монастыря.
На этом, однако, история со старцем не закончилась. Его могила стала средоточием большого общественного притяжения и паломничества, бывали здесь и представители династии Романовых. В свое время, являясь наследником престола, ее посетил и Николай II во время своей поездки по Сибири.
Одновременно в семье потомков фельдъегеря Маскова существовало прочное предание о том, что в соборе Петропавловской крепости в Петербурге — усыпальнице русских императоров с XVIII в. — вместо Александра I был похоронен именно Масков.
Шли годы, но интерес к «загадке Александра I» не убывал. И в многотомных сочинениях, посвященных истории его царствования, и в отдельных книгах и  статьях вопрос о таинственной смерти Александра I в Таганроге неизменно становился предметом дискуссии. Со временем, однако, акцент этой дискуссии заметно менял свое направление. Если в 1825 г. официальные власти Москвы и Петербурга стремились противостоять волне слухов об убийстве императора или его подмене, идущих из народной среды, то позднее, с появлением легенды о Федоре Кузьмиче и тождестве его с Александром I, дискуссия приняла ярко выраженную идеологическую окраску: речь шла о династической тайне, о человеке, который, возможно, резко выделялся из ряда царствовавших Романовых, что приобретало особый смысл в условиях начала XX в., когда судьба династии стала острейшей общественной проблемой и едва ли не программной частью почти всех крупных политических течений страны.
Не случайно, видимо, представитель именно этой династии — великий князь Николай Михайлович Романов, видный историк и крупный биограф Александра I, выступил в 1907 г. в «Историческом вестнике» со специальной статьей «Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Кузьмича», в которой защищал официальную версию ухода из жизни своего пращура. При чтении этой статьи трудно отказаться от впечатления, что титулованный автор выполнял официальный заказ правящего дома, устраняя нежелательные аллюзии в связи с возможным уходом от власти одного из наиболее ярких представителей правящей династии.
Следом за появлением этой статьи едва ли проходил год, чтобы историки, психологи, журналисты не обращались к этой теме.
Не угас интерес к этому сюжету и после революции. Правда, интерес этот как бы разделился на два потока — советский и эмигрантский.
 
В 20-е годы в Советском Союзе периодически выходили в свет публикации, посвященные личности Александра I, истории его царствования. Я имею в виду книги А.Е. Преснякова «Александр I», K.B. Кудряшова «Александр Первый и тайна Федора Кузьмича», статью Н.Н. Фирсова «Александр Первый» и ряд других.
Все они носили в основном разоблачительный, «негативный» по отношению к Александру I характер. Именно с этих позиций авторы тех лет полностью отрицали какую-либо связь между личностью Александра и таинственным сибирским отшельником; чувствовалось, что они просто не могли допустить мысли о таком необычном и высоком движении души человека на троне, как принятие решения об уходе от власти. Такая заданность, конечно, во многом ограничивала анализ личности Александра I вообще, даже независимо от его причастности к существующей легенде.
Эта линия была продолжена в советской историографии и в дальнейшем: в тех случаях, когда советские авторы обращались к истории царствования Александра I, к истории его жизни и смерти, вопросы, связанные с болезнью и смертью императора, проговаривались скороговоркой и сопровождались, как правило, отсылками к тем работам, в которых, по общему мнению, было доказана легендарность всех иных точек зрения по сравнению с официальной правительственной, выраженной еще в том же 1825 г. Так советские историки в этом вопросе сомкнулись с династической историографией Романовых, хотя мотивы как одного, так и другого подхода были диаметрально противоположными.
Эмигрантские историки, напротив, всячески стремились вдохнуть в легенду о добровольном уходе Александра от власти новую жизнь. В эмигрантских журналах 20-60-х годов неоднократно появлялись  на эту тему как «про», так и «контра». «Интерес к этой легенде в известных кругах русской эмиграции, — писал Н. Кноринг в статье «По поводу александровской легенды», — принял какое-то страстное направление, становится очень заманчивым иметь среди представителей павшей династии образ, «осененный лучами святости», явившейся в результате «потрясающего эпилога» драмы, «основным мотивом которой служило бы искупление»«2. Сказано довольно откровенно, а это еще раз подтверждает, что сама проблема давно уже оторвалась от личности как Александра I, так и Федора Кузьмича и приняла самостоятельное идеологическое звучание. Зарубежные историки, писавшие об Александре I, неизменно касались этой легенды. Их подходы были свободны от российских, советских и эмигрантских идеологических комплексов. Поэтому, исследуя историю России первой четверти XIX в., они постоянно затрагивали вопрос о некоторой необычности характера русского императора, о его религиозных императивах, которые к концу царствования проявлялись все сильнее, и, наконец, спокойно и всесторонне, но крайне осторожно излагали существовавшие версии по поводу тождества Александра I и Федора Кузьмича. На Западе Александр традиционно понимался как мистический, неразгаданный царь, тайны которого скрыла от историков могила. Не случайно даже одна из последних работ о личности Александра I, вышедшая на Западе, заключается главой под названием «Смерть Александра?» Этот знак вопроса говорит о многом3.
Но за всеми этими народными легендами, идеологическими борениями, политическими расчетами, холодным интересом западных авторов все равно неизменно проступает подлинная личность Александра, личность, отодвинутая в тень, как бы стушеванная  народным примитивным сознанием, дифирамбами и слезливой идеализацией его дореволюционной историографией, реабилитирующим причуды императора династическим подходом, уничтожающей классовой критикой советской исторической школы.
И все же не только этими весьма односторонними, весьма заданными экскурсами в историю жизни Александра I характерны посвященные ему строки. Их, этих строк, вовсе не мало, диапазон их намного шире, и написаны они самыми разными людьми — и историками, и его личными друзьями — позднейшими мемуаристами, и близким к нему «служебным» окружением; его облик воссоздается и по эпистолярному наследию, дневниковым записям.
Читатель вправе, конечно, задать вопрос: а зачем, собственно, понадобился еще один исторический экскурс, который вновь возвращает нас к старым, давно отписанным сюжетам, зачем нам сегодня заниматься этой коронованной личностью, которой история, кажется, уже вынесла свой окончательный приговор, многократно прозвучавший в отечественных учебниках истории, в многочисленных монографиях и статьях? И зачем ворошить какую-то древнюю легенду о том, что русский царь ушел в отшельники и умер в далекой Сибири под именем Федора Кузьмича, и начинать историческую биографию царя именно с этой легенды? Ответим на этот вопрос сразу.
Слухи и легенды, возникшие вокруг жизни и смерти Александра I, представляют интерес потому, что за ними стоит живая историческая личность, притом личность не рядовая, а один из крупнейших государственных деятелей Европы первой четверти XIX в., впервые и всерьез поставивший в повестку дня российской жизни вопрос о ее либеральном реформировании, император, который прошел во главе России  эпоху наполеоновских войн, европейских реставраций, революций, назревания в России масштабного антиправительственного заговора, вылившегося в конце концов в восстание 14 декабря 1825 г., эпоху нарастания кризиса крепостного хозяйства и консолидации дворянства, со страхом и ненавистью воспринимавшего всякие разговоры о реформировании государственного устройства России, об ограничении самодержавной власти, о ликвидации крепостного права в стране.
Для нас важно вовсе не то, действительно ли ушел от власти Александр I и действительно ли он обретался до конца своих дней под именем старца Федора Кузьмича. Если такой факт и состоялся, если и в самом деле в Таганроге произошла подмена царя и выздоровевший государь исчез с тем, чтобы более не возвращаться в свой старый мир, то опровергнуть этот факт, несмотря на кажущуюся простоту, весьма трудно: если он действительно стал династической тайной, то все аргументы «против», все эти свидетельства, сопоставления, протоколы, признания и прочее не стоят и ломаного гроша. Романовы умели хранить свои тайны. Но повторяю, этот вопрос нас занимает лишь во вторую очередь. Важно другое: как могло случиться, что в России — в стране с одним из самых устоявшихся абсолютистских режимов, одним из самых мощных репрессивных аппаратов, в едва ли не в последнем мощном оплоте европейского средневековья — могли возникнуть подобные слухи и подобная легенда? И в отношении кого? Могучего властелина, государя, сломавшего хребет наполеоновской военной машине, императора, находившегося на пике своей власти, в ореоле громкой всероссийской и европейской славы.
Особенно удивительно, что с Александром были связаны народные слухи о преследовании его «верноподданными извергами», а это непременно предполагает,  что в народной среде циркулировали какие-то сведения о нем как о защитнике «униженных и оскорбленных». На пустом месте подобного рода легенды, как бы фантастичны они ни были, не возникают. И закономерно, что в каком-то пусть и очень преломленном виде, но в них отражаются элементы, осколки вполне реальных исторических ситуаций.
И вправду, так ли уж часто в русской истории имя царя народная молва связывала с некими деяниями в пользу народа? При всем напряжении памяти на ум могут едва ли прийти два-три таких случая, и все они связаны не только с определенными, порой коренными поворотами в истории именно народных масс, но и с весьма характерными личностными параметрами государей, ставших в центре народных легенд.
Прежде всего здесь следует сказать, видимо, о времени конца XVI — начала XVII в., когда крепостническое законодательство времен Ивана Грозного — Федора Ивановича пробудило в народной среде столь яростное сопротивление, что достаточно было возникнуть самой, казалось бы, странной фантазии о спасении царевича Дмитрия, избежавшего гибели от рук тех же «верноподданных извергов», и низы пришли в грозное движение. И любопытно, что свои надежды они связывали не с в общем-то неплохим и незлобивым человеком — царем Федором Ивановичем, не с Борисом Годуновым, который, лавируя по отношению к верхам и одновременно остерегаясь народного взрыва, пошел в начале XVII в. на некоторые послабления в отношении суровых закрепостительных актов. Нет, все свои надежды народ связал с мальчиком, потом с юношей, который не имел никакого отношения ни к правительству Грозного, ни к правительству Федора-Годунова. Между тем как именно правители конца XVI в. — Иван Грозный, Федор Иванович и его  всесильный шурин Годунов, не допуская никаких колебаний или отступлений в своей крепостнической политике, не проявляя никаких нравственных терзаний по этому поводу, не дали молве и единой капли надежды, что с их стороны может наступить какой-то, пусть и незначительный, просвет в положении народных масс.
Как известно, Иван Грозный умер при весьма загадочных обстоятельствах, вслед за ним тихо угас царь Федор и совсем уж откровенным убийством веет от кончины Бориса Годунова, ушедшего из жизни в тот момент, когда мятеж Лжедмитрия I набрал полную силу и его войско двигалось на Москву.
Но народная молва осталась безразличной к каждому из этих правителей, как промолчала она и по поводу весьма просвещенного царственного юноши, сына Бориса Годунова — Федора, убитого сторонниками Лжедмитрия вскоре после смерти отца. И дело здесь объясняется весьма просто — ей нечего было сказать; ни один из них ни в малейшей степени не дал повода для каких бы то ни было народных надежд, народных фантазий, как не дали для этого повода и десятки других российских правителей в течение долгой и многострадальной российской истории.
Молва выбрала мальчика, на чью жизнь покушались как раз те, кто принес народу величайшие бедствия, голод и разруху, а его чудесное спасение, казалось, само по себе уже было достаточной гарантией для того, чтобы опрокинуть существующий порядок вещей.
Ради этого казаки, крестьяне, холопы, беглые люди, ярыжки шли под знамена Лжедмитрия, а потом — его «воеводы» Ивана Болотникова; начиналась великая русская «смута», в которой грозный голос народа звучал с огромной силой.
Другая аналогичная ситуация сложилась во второй половине XVIII в., когда облик убитого высокопоставленными  заговорщиками Петра III принял на себя беглый казак, каторжник Емельян Пугачев. Снова самозванщина, снова народный бунт, в основе которого лежал народный протест против крепостнических законов второй половины века, решительного наступления дворянства на права и личность крестьянина, работного человека.
И снова народная молва в свои герои выбрала не свергнутого и заточенного чуть не с колыбели в Шлиссельбургскую крепость, а позднее убитого Ивана Антоновича, не разного рода случайных отпрысков высоких династов, а, кажется, наименее подходящего человека — Петра III, у которого по сравнению со всеми другими «конкурентами» в народном представлении были лишь два преимущества, но такие, которые имели в этом смысле решающий перевес. В личном плане, как бы его ни чернила екатерининская пропаганда, это был незлобивый человек, государственный деятель, вовсе не обладавший теми качествами, которые делают человека власти человеком власти: жестокостью, необузданным властолюбием, беспринципностью, лживостью, почти животной приспособляемостью к быстроменяющимся обстоятельствам, сильной волей, умением переступить через вчерашних союзников и друзей ради достижения своих собственных целей. Петр III не обладал ни одним из этих качеств, которые, порой незаметные в простом человеке, становятся ужасающим бичом общества в человеке власти, которая как бы десятикратно, стократно их усиливает и заостряет. Петр III, пожалуй, не запомнился ни одним из перечисленных выше свойств. Зато ими сполна обладала его соперница — жена Екатерина II.
За два года своего правления не запомнился он и каким-либо антинародным законодательством; весь страшный гнет крепостнического ярма второй половины  века прошел как-то мимо его имени; зато этот гнет в народном сознании был тесно увязан с деятельностью устранившей его от власти Екатерины, которую уже тогда называли дворянской царицей. Поэтому не сразу, постепенно, в нужный момент молва подсказала народному негодованию и жертву и палача: Петр III стал жертвой, пострадавшей за народные интересы, за желание освободить крестьян, а узурпаторша Екатерина получила благодаря этой же молве величайшие народные проклятия. Эту свою неожиданную славу народного заступника Петр III заслужил кровью. Таковы парадоксы истории.
Последующая пугачевщина, ужаснувшая дворянскую Россию, показала удивительную правильность и своевременность народного выбора, его необычайное чутье на личности, несмотря, кажется, на глубокую тайну, окутывающую правящий Олимп с его жуткими антинародными, античеловеческими делами.
Поэтому, говоря о личности и деятельности Александра I, мы никак не можем абстрагироваться от тех черт его характера, привычек, от тех сторон его миросозерцания, которые хоть в какой-то мере отвечают этой народной молве. Следует еще и еще раз внимательно вглядеться в некоторые стороны его внутренней политики и задать вопрос: а нет ли прямой связи между этой упорной народной молвой и теми или иными действиями императора, не подал ли он невзначай повод для определенных слухов, которые позднее всерьез встревожили правящие круги России?
В свое время Н. Кноринг прозорливо писал: «В этих слухах сквозит определенная социальная тенденция, тоже хорошо нам знакомая: это дело дворян, боящихся государя как защитника крестьянства от угнетателей — господ»4. Как раз вот эту самую связь между данной социальной тенденцией и личностью  императора и игнорировала отечественная историография по самым различным мотивам, уже отмеченным выше. Ее невыгодно было вскрывать официальным историкам — биографам Александра I, вроде Шильдера или Богдановича, неприемлема она была и для титулованного автора великого князя Николая Михайловича, с негодованием отвергала ее либеральная историография начала XX в., и, конечно, никак уж не смогли принять ее советские историки, для которых личность Александра I ассоциировалась прежде всего с деятельностью реакционного, на их взгляд, Священного союза, «аракчеевщиной» с ее военными поселениями, шпицрутенами, с робкими либеральными потугами в начале царствования и «махровой реакцией» в конце, со всеми этими зловещими фигурами Магницкого, Рунича, Фотия, Голицына (об этом ниже), что позволяло говорить о повороте в политике Александра I в сторону реакции и мракобесия.
И все же кажется, что ни одна из этих оценок, применимых к личности Александра, не представляется безупречной именно потому, что они не связаны с ответом на вопрос, поставленный выше: как случилось, что именно этот монарх в народном сознании, причем на долгий период времени, предстал в ореоле мученика и народолюбца?
Можно, конечно, уйти от этого вопроса и сделать вид, что его в истории вовсе не существует и не следует заниматься какими-то пустяками по сравнению, скажем, с реставрацией Бурбонов или жестоким подавлением восстаний военнопоселенцев. Но вопрос этот есть, причем вопрос тонкий и щепетильный, затрагивающий, возможно, какую-то непрочувствованную и недостаточно изученную сторону личности этого человека на троне. И на него надо отвечать, как и на многие другие, касающиеся биографии Александра I.


 
Copyright © 2005-2017 Clio Soft. All rights reserved. E-mail: clio@mail.ru T= 0.015760 с. Яндекс.Метрика