Мы видели
выше, что, с общей культурно-исторической точки зрения, Россия не может
считаться составною частью Европы ни по происхождению, ни по усыновлению, что
ей предстоят только две возможности: или вместе с прочими славянами образовать
особую, самостоятельную культурную единицу, или лишиться всякого
культурно-исторического значения - быть ничем. Не мудрено усмотреть, что это
вполне применяется и к политической сфере, в тесном смысле этого слова. Можно
ли быть и оставаться членом союза или общества, во всех отношениях нам
враждебного, терпящего нас единственно ради извлечения из нас выгод, без
соответственного вознаграждения? Союз, общество, - одним словом, всякая связь
лиц, народов и государств, - возможны только при взаимности, обоюдности услуг и
выгод: когда же первые требуются только от одной стороны, а вторые достаются
только другой, то такие отношения нельзя назвать другим именем, как
эксплуатацией слабого, глупого или доверчивого - сильным, умным, лукавым, или
попросту - одурачиванием. Если вникнем в роль, которую Россия играла в
сообществе европейских государств, в так называемой политической системе
Европы, с самого того времени, как стала деятельным членом ее, то едва ли
найдем другие выражения для характеристики этой роли.
Под
вступлением России в европейскую политическую систему можно, конечно, понимать
не иное что, как усвоение себе ею европейских интересов, принятие живого
участия в тех партиях, на которые Европа разделяется, содействие - не только
нравственным, но и материальным влиянием - той партии, которой она сочувствует,
и такое же противодействие той, к которой относится враждебно. Простой же союз
с тем или другим государством для достижения своих собственных выгод, для
какой-нибудь временной общей цели не может еще считаться вступлением в систему
той политической группы, к которой принадлежат эти случайные, временные
союзники. Так, хотя в великой Северной войне Россия воевала заодно с Польшей,
Данией, Саксонией против Швеции, нельзя еще сказать, чтобы в этой войне Россия
действовала в качестве государства, принадлежащего к европейской политической
системе. Она воевала для достижения своих особых, специально русских, целей,
пользовалась при этом помощью других государств и еще в гораздо большей степени
помогала им - вот и все. Точно так же могла бы она, например, вступить в союз с
Персией и Афганистаном для общей войны с Хивой, Бухариею и Коканом, что
нисколько не значило бы, что она стала членом среднеазиатской политической
системы государств, если бы такая и существовала. В прошедшем столетии видим мы
еще и такой пример: мы вмешались в совершенно чуждое нам европейское дело - в
Семилетнюю войну; но это было совершенною случайностью. Личное нерасположение
Елизаветы к Фридриху поставило войска наши против прусского героя, личное же
благоговение перед ним Петра III поставило их на его сторону, а политический
смысл Екатерины, отозвав их, прекратил вмешательство России.
Совершенно
другое видим мы с воцарением Павла, который раскаялся, правда, под конец в
принятой им политической системе, как видно из одобренной им записки
Растопчина, но не успел ее переменить. С этого только времени европейские
интересы начинают интересовать нас, как наши собственные; мы начинаем желать
успеха тому или другому из них, делая его своим интересом, хотя интерес этот и
не имеет никакого специального к нам отношения. Поэтому, собственно говоря,
Россия вступила в европейскую политическую систему не ранее кануна XIX столетия
- именно Суворовскою итальянскою войною, ибо это была первая война, веденная
нами из-за чуждых нам европейских интересов, в которых с этих пор мы и не
переставали принимать участие, как в наших собственных, даже гораздо более, чем
в наших собственных, почти постоянно жертвуя этими последними первым. Какую же
пользу, спрашивается, извлекли мы из этого? Какая война, которую мы вели в
качестве члена европейской системы, какой союз, какой мирный договор, который
мы заключили в качестве европейской державы, принесли нам действительные
выгоды? Мало того, в какой войне из веденных нами со специально русскими
целями, в каком трактате или вообще в каком политическом отношении наши тесные
отношения к Европе не служили препятствием, путами, связывающими наши действия?
Лучшим
примером в этом отношении может служить знаменитый Священный союз. Каких жертв
не приносила Россия для его целей! Испанские и итальянские волнения двадцатых
годов заставляли ее, нуждавшуюся в отдыхе после напряжений наполеоновских войн,
содержать многочисленную армию; восставшая Греция была предоставлена
собственной судьбе; Краков был отдан Австрии; Венгрия усмирена. Но когда пришло
время Священному союзу принести нам пользу против союза западных держав, когда
от наших союзников требовалось не помощи, а только строгого, беспри-страстного
нейтралитета, - Австрия перешла на сторону наших врагов, и союз рушился. И
потом не наше ли влияние оказало неоцененную услугу Франции, воздержав Германию
от вмешательства в итальянскую войну; не Россия ли своим дружелюбным
вмешательством предотвратила войну, готовую вспыхнуть из-за Люксембургского
вопроса? Пусть нам укажут хоть на одно подобное действие европейских держав на
пользу России. Чего ни делала Россия для Германии и для Австрии, как ни
бескорыстничала, а все же слыла за льва рыкающего, ищущего кого поглотить.
Новейшие
события, начиная с Восточной войны и оканчивая войною Пруссии с Австриею,
показали ясно, что нам не на кого опереться в Европе и что даже опоры этой
нельзя купить никакими жертвами. Служа чужим целям, Россия могла казаться как
бы настоящею главою Германии, но и это обольщение исчезло. Германия получила
настоящую главу, имеющую на то все права, и мы остались одни, не на деле только
- так было уже давно, - но и в самом нашем представлении о политическом порядке
вещей. И оно должно быть так.
Эксплуатируя
Россию, не принимая ее в настоящее, действительное общение с собою, Европа, с
своей точки зрения, вполне права. Не принадлежа, в сущности, к Европе, Россия
самыми размерами своими составляет уже аномалию в Германо-Романско-Европейском
мире; и одно естественное увеличение роста ее народонаселения должно все более
и более усиливать эту аномалию. Одним существованием своим Россия уже нарушает
систему европейского равновесия. Ни одно государство не может отважиться
воевать с Россией один на один, как это всего лучше доказывается Восточною
войною, когда четыре государства, при помощи еще Австрии, более чем наполовину
принявшей враждебное отношение к России, при самых невыгодных для нас, при
самых выгодных для себя условиях, должна была употребить целый год на осаду
одной приморской крепости, - и это не вследствие присутствия на русской стороне
какого-нибудь Фридриха, Суворова или Наполеона, а просто вследствие громадных
средств России и несокрушимости духа ее защитников.
Нельзя не
сознаться, что Россия слишком велика и могущественна, чтобы быть только одною
из великих европейских держав; и если она могла занимать эту роль вот уже
семьдесят лет, то не иначе как скорчиваясь, съеживаясь, не давая простора своим
естественным стремлениям, отклоняясь от совершения своих судеб, И это умаление
себя должно идти все в возрастающей прогрессии, по мере естественного развития
сил, так как по самой сущности дела экспансивная сила России гораздо больше,
чем у государств Европы, и несоразмерность ее с требованиями политики
равновесия должна необходимо выказываться все в сильнейшем и сильнейшем свете.
Говоря это, я, конечно, рассматриваю вопрос с общей точки зрения, а не в
применении к какому-либо частному случаю, когда, по стечению разных
обстоятельств, и слабый противник может одержать верх над гораздо сильнейшим.
Всякие рассуждения подобного рода предполагают непременное ограничительное
условие, выражаемое общепринятою формулой: «При всех прочих равных условиях».
Однако же
при соседстве с Европой, при граничной линии, соприкасающейся с Европой на
тысячи верст, совершенная отдельность России от Европы немыслима; такой
отдельности не могли сохранить даже Китай и Япония, отделенные от Европы
диаметром Земного шара. В какие-нибудь определенные отношения к ней должна же
она стать. Если она не может и не должна быть в интимной, родственной связи с
Европой как член европейского семейства, в которое, по свидетельству
долговременного опыта, ее и не принимают даже, требуя невозможного отречения от
ее очевиднейших прав, здравых интересов, естественных симпатий и священных
обязанностей; если, с другой стороны, она не хочет стать в положение
подчиненности к Европе, перестроясь сообразно ее желаниям, выполнив все эти
унизительные требования, - ей ничего не остается, как войти в свою настоящую,
этнографическими и историческими условиями предназначенную роль и служить
противовесом не тому или другому европейскому государству, а Европе вообще, в
ее целости и общности.
Но для
этого, как ни велика и ни могущественна Россия, - она все еще слишком слаба. Ей
необходимо уменьшить силы враждебной стороны, выделив из числа врагов тех,
которые могут быть ее врагами только поневоле, и переведя их на свою сторону
как друзей. Удел России - удел счастливый, для увеличения своего могущества ей
приходится не покорять, не угнетать, как всем представителям силы, жившим
доселе на нашей земле - Македонии, Риму, арабам, монголам, государствам
Германо-Романского мира, - а освобождать и восстановлять; и в этом дивном, едва
ли не единственном совпадении нравственных побуждений и обязанностей с
политическою выгодою и необходимостью нельзя не видеть залога исполнения ее
великих судеб, если только мир наш - не жалкое сцепление случайностей, а
отражение высшего разума, правды и благости.
Не надо
себя обманывать. Враждебность Европы слишком очевидна она лежит не в случайных
комбинациях европейской политики, не в честолюбии того или другого
государственного мужа, а в самых основных ее интересах. Внутренние счеты ее не
покончены. Бывшие в ней зародыши внутренней борьбы развились именно в недавнее
время; но весьма вероят-но, что они из числа последних: с улажением их или даже
с несколько продолжительным умиротворением их, Европа опять обратится всеми
своими силами и помыслами против России, почитаемой ею своим естественным,
прирожденным врагом. Если Россия не поймет своего назначения, ее неминуемо
постигнет участь всего устарелого, лишнего, ненужного. Постепенно умаляясь в
своей исторической роли, придется склонить голову перед требованиями Европы,
которая не только не допустит ее до влияния на Восток, не только устроит
(смотря по обстоятельствам, в той или другой форме) оплоты против связи ее с
западными славянскими родичами, - но, с одной стороны, при помощи турецких,
немецких, мадьярских, итальянских, польских, греческих, может быть, румынских
пособников своих, всегда готовых разъедать несплоченное славянское тело, с
другой стороны, своими политическими и цивилизационными соблазнами до того
выветрить самую душу Славянства, что оно распустится, растворится в европействе
и только утучнит собою его почву. А России, не исполнившей своего
предназначения и тем самым потерявшей причину своего бытия, свою жизненную
сущность, свою идею,— ничего не останется, как бесславно доживать свой жалкий
век, перегнивать как исторический хлам, лишенный смысла и значения, или
образовать безжизненную массу, так сказать, неодухотворенное тело и, в лучшем
случае, также распуститься в этнографический материал для новых неведомых
исторических комбинаций, даже не оставив после себя живого следа.
Будучи
чужда Европейскому миру по своему внутреннему складу, будучи, кроме того,
слишком сильна и могущественна, чтобы занимать место одного из членов
европейской семьи, быть одною из великих европейских держав, - Россия не иначе
может занять достойное себя и Славянства место в истории, как став главою
особой, самостоятельной политической системы государств и служа противовесом
Европе во всей ее общности и целости. Вот выгоды, польза, смысл Всеславянского
союза по отношению к России.
Для
западного славянства значение союза еще важнее. Россия, не сделавшись
представительницею Славянского мира, конечно, лишится через это исторической
цели своего существования» представит миру жалкий образец исторического
недоросля в громадных размерах; но, если смотреть с более низменной точки
зрения, она все-таки может еще долго - годы и веки - не только сохранять
внешнюю государственную независимость, но быть даже великою политическою силою,
хотя и лишенною внутреннего смысла и содержания. Для прочих славянских племен
вопрос поставлен гораздо резче. Здесь дело идет не об историческом смысле их
жизни, не о величии исторической роли, а просто о существовании,— так сказать,
о хлебе насущном для их народной жизни. Вопрос быть или не быть представляется
в самой обыденной и потому именно в самой грозной, трагической форме.
Данилевский
Н.Я. Россия и Европа. – Спб., 1995. – С. 337-341
Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарии. Пожалуйста авторизируйтесь или зарегистрируйтесь. Powered by AkoComment 2.0! |